И вот мы в гостях у Смирновых в станице Анастасиевской. Евгения — быстрая, стройная, с косичкой, похожа на подростка. Возраст выдают только серебристые прядки волос. Она проводит нас в комнату, которую в семье называют восточной. На стенах – китайская роспись, цитаты из Хайяма. Рука тянется к необычным матрешкам, которые тоже расписаны в восточном стиле и не похожи одна на другую… Откуда такая любовь к Востоку?

— Так я родом из Ташкента, — улыбается хозяйка и, словно пре­дугадывая мой следующий вопрос, продолжает: — Родилась в СССР, и национальность моя усредненная — русская я. Кого только нет в моем роду! По бабушкиной линии – поляки, хохлы, дед – узбек, мама – белоруска. Муж Игорь — коренной москвич в пятом поколении. В детстве был голубоглазым блондином. Его бабушки – рыже-белые. И близнецы наши, Тимур и Руслан, – белокурые. А вот младшенького Пашу везде дразнили «черным».

 

 

Школу Евгения окончила с золотой медалью, в институте была Ленинской стипендиаткой. Контрольные по химии и техническим дисциплинам до сих пор решает без проблем, потому как получила отменное образование. Игорь играл в сборной Москвы по баскетболу, окончил физкультурный институт, затем – политех. Строил Саяно-Шушенскую, Красноярскую гидроэлектростан­ции, позже — крупнейшую в Узбекистане Чарвакскую ГЭС. 

У близнецов – по два высших, как у папы. Сначала братья получили экономическое, потом один совершенствовался в таможенной сфере, другой – в турбизнесе. В свои тридцать имеют престижную работу в Москве.

Дома мы застали младшенького. При разговоре понимаю, что Паша бросил военное училище, куда блестяще сдал экзамены, – пытался бороться за справедливость. Отслужил в армии, потом были сельхозакадемия, пединститут. Не подумайте, что Паша продолжил мужскую традицию семьи и получил два высших. Он… бросил и эти заведения. 

— Как такое допустили высокообразованные родители? – интересуюсь.

— Паше кузня нравится, — прос­то отвечает мама. – Бабушка никак не может смириться, что он без образования. А мы с Игорем считаем, что образование, конечно, не лишнее, но не оно важно. 

Это жизненный урок супругов Смирновых. Было у них положение в обществе: он — проректор текстильного института, она – старший научный сотрудник. Отличная квартира — 140 квад­ратных метров в доме сталинской постройки. Но благополучие дало трещину, когда начал рушиться «Союз нерушимый».

— Однажды пришла на рынок, а мне узбечки не продают ничего: «Ты почему говоришь на русском? Языка своего стесняешься?». А я ж ни слова по-узбекски и не знала, хотя по внешности торговки меня за свою принимали. Встал вопрос, как преподавать. Да и не перевели мою химию на этот язык к тому времени. Потом в городе мечети стали открываться, мои мальчики-блондины резко контрастировали с коренными жителями. Сначала в Россию уехали самые богатые. Мы тоже успели, второй волной, в декабре девяносто четвертого. Повезло не всем… Больно, когда узнаю, что некоторые наши коллеги сейчас торгуют подержанными вещами на границе с Казахстаном. 

 

 

В Тверской области купили домик, стали крышу чинить – он рухнул.

— Как мы тогда жили, — с грус­тью говорит Евгения. — В одной комнатенке — вещи из контейнера и близнецы на раскладушках. Мы втроем — в другой. Начали стройку. Чтобы денег заработать, Игорь по стране мотался, зерно продавал. Я дома – с детьми, за строителями приглядывала. Даже на пилораме стояла, чтобы доски, которые нам пилили, не разворовали. Захочешь жить — прорвешься. Дом построили, стали понемногу обживаться. Игорь увидел, что я изнываю дома, предложил: «Может, работать пойдешь?». 

И не деньги тут были определяющим фактором, а тоска жены. И вспомнила она, что любила рисовать. В изостудию Женя с детства ходила, там был превосходный учитель, о котором она до сих пор вспоминает с благо­говением. Многие ученики пошли по стопам мастера. А Женю родители в театрально-художественный институт не пустили. 

— Мама сказала, что лучше быть посредственным инженером, чем посредственным художником, — вздыхает она. – Училась, работала, рисовала только в снах, и руки кисточку забыли.

…Пошла Евгения в мастерскую по росписи. За смену нужно было расписать двадцать одинаковых футляров или столько же матрешек-близнецов. Поточная работа нагоняла скуку. Женя стала рисовать разных – будь что будет! Хозяин увидел, оценил и разрешил писать так, как хочет. Даже платить Смирновой стал больше. Как потом она узнала, возил ее шедевры в Сергиев Посад и там хорошо продавал.

Снова Игорь заметил грусть-тоску в глазах жены и предложил: «Если надоело на чужого дядю работать, уходи, будешь сама себе хозяйка». Привез заготовки мат­решек, футляров, краски. Женя расписывала изделия, он лакировал. Попробовали торговать на Арбате – получилось. 

— Летом ездили в Углич, — вспоминает она. — Приходил теплоход, американцы как малохольные хватали моих матрешек. Ценили, что это не принтерная распечатка, а настоящая роспись. Часто покупали то, что рисовала тут же. Вот так сезон нас и кормил.

 

 

Жизнь налаживалась: обиходили участок, посадили цветы, фруктовые деревья, баньку построили. Москвича Игоря всё устраивало. А Евгению изводил климат.

— Игорь меня заставлял зимой гулять. Выйду: снег, холод – тоска, — вздрагивает она. 

Евгения мечтала о юге. Но даже заикнуться об этом не могла, была на сто процентов уверена, что муж никогда не согласится продать дом, построенный потом и кровью, в который всю душу вложил, и уехать. Но он-то видел, что не лежит у нее душа тем широтам!

Шесть лет назад отправился Игорь к другу на Кубань. На вторые сутки звонит: «Выставляй дом на продажу! Ты не поверишь, но здесь — один к одному Узбе­кистан: тутовник, пирамидальные тополя, рис! Только хлопка нет. И потом – здесь «совок»: дороги отличные, и их убирают!».

Смирновы стремительно продали дом и переехали в станицу Анас­тасиевскую.

— Нам здесь очень нравится, — говорит Евгения, — мечтаем, чтоб и близнецы на Кубань перебрались. В Ташкенте мы жили многонациональной семьей – более ста двадцати национальностей. И здесь увидели то же. Когда соприкасаются разные культуры, люди добрее, интеллигентнее, терпимее. В кубанской станице нашего сына никто никогда «черным» не назвал. 

Пыталась Евгения огородом заняться – село ведь!

— Как пошла земля трещать в засуху! – смеется она. – Игорь сказал, чтоб не истязала себя. Каждый должен делать то, что у него получается. Поэтому овощи покупаем. Муж виноградник разводит, цветы любим.

— Пенсия? Сказать, сколько? – с усмешкой спрашивает Евгения. —  Четыре тысячи восемьсот девяносто девять рублей. 

Это — еще один осколок, через много лет после развала СССР ранивший ее. При расчете взяли коэффициент, когда моя собеседница начинала работать младшим научным сотрудником. А потом началась кутерьма – лишь бы работу найти.

Сейчас супруги полностью отданы творчеству. Евгения — участница многих выставок. Когда по ТВ идут репортажи из кабинета губернатора, она улыбается: на заднем плане можно увидеть ее работы – картину на бересте и пасхальные яйца. 

 

 

Игорь и Евгения похожи словно брат и сестра. Сложно поверить, что разница в возрасте – пятнадцать лет.

— Я сама была поражена, когда его друг сказал мне об этом через полгода нашего знакомства, — смеется она.

Историю их любви можно умес­тить в короткую фразу: «Увидел и сказал: «Это моя женщина!».

Они не только совпали, но пора­зительно дополняют друг друга. 

— Игорь не вмешивается, он подсказывает, — делится секретами сотворчества Евгения.— Сам увлекся ювелиркой еще в Ташкенте – камни под меня подбирал. Я рисовала эскизы, он филигрань гнул. Все мои украшения (она невольно прикасается к янтарному колье) – работы Игоря. Теперь сам творит, я не вмешиваюсь. Ювелирному делу и сыновей обучил.

Когда я ехала к Евгении, хотела написать только о ней. Оказалось, это невозможно… Потому мой последний вопрос о том, что такое любовь.

— Любовь,.. — Евгения задумывается. — Любовь – когда в горе и радости в одной упряжке. Игорь – очень надежный! Понимаете, любовь — когда Я – для Тебя. Отдаешь частичку себя, а получаешь во сто крат больше!